Генеральный директор Лаборатории социального кино «Третий сектор», режиссёр и продюсер, сооснователь клуба «Хедлайнеры. Импакт Медиа» Никита Тихонов-Рау рассказал основателю медиаплатформы «Умная страна» Ольге Ручьевой о том, как кинематограф оказывает влияние на экономику и социальные процессы в обществе, почему важно продвигать «Доброе кино» и в чем заключается тот самый «русский код», который наша страна может предложить мировому киносообществу.

Фильм — это форма гражданского действия

— Никита, твоя деятельность на 360° завязана на экономику влияния, так как кинофильмы и кинематограф в целом оказывают самое существенное воздействие на общество и все процессы, которые в нем происходят. Почему тебя заинтересовала такая форма работы с контентом?

— Люди, которые сегодня осознанно занимаются контентом, особенно кино, работают на стыке профессионального, личного, человеческого и гражданского. Наверное, это одна из причин, по которой я нашел себя в этой сфере: делая одно дело, я могу сразу же оказывать влияние на абсолютно все аспекты как собственной жизни, так и жизни страны. Для меня продюсирование и режиссура — это форма проживания жизни и гражданское служение.

На мой взгляд, любой фильм — это форма гражданского действия. Ты видишь какое-то несовершенство окружающего тебя мира, у тебя возникает ощущение, что ты хочешь глубже в этом разобраться, ты исследуешь эту тему, после этого у тебя формируется высказывание, которое помогает это несовершенство исправить. То есть, кино — это способ чинить окружающий нас мир.

Помимо этого кинопроизводство — это конечно бизнес. У меня три кинокомпании, которые занимаются документалистикой, игровым контентом и медийными проектами. Эти компании объединены в один холдинг – это группа компаний «Третий сектор».

— Как ты пришел в киноиндустрию?

— Я потомственный режиссер. Мой отец — создатель киновидеостудии Большого театра России. Это уникальное структурное подразделение, которое было сформировано при огромном театре одним из первых в мире. Сейчас этой студии уже более 30 лет. Мой отец всю жизнь занимался телевидением и документальным кино, поэтому, когда я выбирал профессию, пошел по его стопам.

Моя супруга тоже режиссер-документалист. Вместе с ней мы работаем, ведем бизнес, создаем фильмы: за 20 лет у нас уже боле 50 совместных кинопроектов. У нас двое детей, две собаки и одна кошка (смеется).

Отец моей супруги тоже режиссер-документалист, то есть у нас со всех сторон сплошные режиссеры и все занимаются документальным кино — мы творческая династия. В целом в той сфере, в которой мы работаем, все очень плотно перемешано в плане семья-бизнес, бизнес-семья. Это какое-то бесконечное бурление.

Мы всегда хотели заниматься зрительским, социальным «доком». Зрительским — это значит, что фильм будет востребован у аудитории, будет интересен людям и не будет скучным. Мы исходим из того, что любой жанр хорош, кроме скучного.

— Почему ты сделал акцент именно на документальном кино?

— Потому что это самый лучший способ поднять завесу над реальностью и увидеть то, что происходит вокруг тебя, окружающих тебя людей и внутри людей. Мне всегда была интересна актуальная повестка, то, как исторический момент в жизни страны влияет на людей. Мы выработали свой стиль в производстве дока и называем его арт-публицистикой. Лучший сценарист — это жизнь. Ни один сценарист не напишет сценарий так, как пишет его она. Всё, что происходит с нами, происходит по воле Божьей. Добро и зло перемешаны внутри бесконечной диалектики и бесконечной борьбы — так устроена жизнь. А что может быть интереснее, чем за этим наблюдать?

— Зачем сегодня выносить информацию о реальных человеческих судьбах на экраны? К документалистике аудитория большого интереса не проявляет.
— Для того, чтобы оказывать влияние на зрителя. Мне кажется, что документальное кино — это высшая форма кинематографа, незаслуженно недооцененная современным обществом. Сегодня все любят смотреть игровые сериалы, кино под попкорн и колу. Что касается документалистики, то здесь, на мой взгляд, очень многое зависит от таланта создателей. Есть проекты, которые «рвут» аудиторию. Один из таких медиапроектов посвящен волонтерству в России: «#Яволонтер. Истории неравнодушных».

— Это твой фильм?

— Да, этот фильм мы сделали вместе с Ольгой Арлаускас. Команда фильма и медиапроекта в целом насчитывала более 100 человек. Фильм поставил рекорд в современной России по просмотру документальных проектов. В общей сложности его в декабре 2018 года в Год волонтёра посмотрели более 12 миллионов человек: офлайн и онлайн. С тех пор ни один другой актуальный авторский «док», выходивший на телевидении, в интернете, офлайне такую огромную аудиторию не собирал. Я не хвастаюсь, просто хочу сказать, что нам по воле Божьей тогда удалось сделать очень нужный, просто необходимый социокультурный проект для большого количества людей. Во многом он создал тренд на развитие волонтерского движения в России и формата социально преобразующего кино в целом.

Социальное кино и его конверсия

— Создание любого кино всегда связано с привлечением финансовых ресурсов. Как этот вопрос решается при создании документальных фильмов? Как удается заинтересовать корпоративный сектор в участии в проектах, которые нацелены на реализацию какой-то социальной функции?

— Когда рождаются такие проекты, невероятно интересно создавать синергию между государством, некоммерческими организациями и бизнесом. В целом, все проекты, которые мы делали, всегда реализовывались по принципу софинансирования. За основу мы брали экспертизу НКО. Некоммерческие организации также могли принимать финансовое участие, но в минимальном объеме. Далее мы дофинансировали проект государственными деньгами, а затем привлекали ресурсы от бизнеса. Жизнь показала, что такая табуретка (извините за такое упрощенное сравнение), стоящая на трех ножках, самая устойчивая.

Очень часто люди берут деньги только от государства и на этом останавливаются, но это не всегда соответствует реальным потребностям общества. У некоммерческого сектора есть огромная экспертиза и четкое понимание, куда надо двигать ситуацию – они стоят на земле и видят реальность. К сожалению, сегодня люди часто берутся за какие-то важные, социально значимые темы, но месседжи, которые они туда закладывают, высосаны из пальца, а нужно их брать от экспертизы НКО и реальной «насмотренности» на правду жизни. Я в этом глубоко убежден, так как иначе на выходе мы можем получить даже вредный продукт, с абсолютно неправильным посылом для аудитории.

У нас было много разных проектов по социальной тематике. В наших проектах мы раскрываем творческий и предпринимательский потенциал (фильмы «Дело жизни», «Такие люди»), поднимаем вопросы ценности семьи и связи поколений (сериал «Не дождетесь!», проект «Они это мы»), развиваем территории и открываем по-новому глубинку нашей страны (фильмы «Териберка», «Выпрямительный вздох», сериал «Россия on air»), просвещаем и вдохновляем детей и подростков (проекты «Вдохновители», «Волонтеры будущего», «Свободный полет»), даем новые возможности людям с инвалидностью (фильмы «Быть вместе!», «Услышь меня», «Свои не свои», «В ауте», «Клеймо»), защищаем природу, этническое и культурное многообразие (Заповедные люди, Послушай!), помогаем разобраться в современном искусстве (фильмы «Трагедия в углу», «Сила слова»), создаем чувство единения и сопричастности волонтерским инициативам (фильмы «Яволонтер Истории неравнодушных», «Найден жив»), отдаем дань прошлому (фильмы «Перевод», «Дон Кихоты из Кушнаренково») и формируем образ будущего (проекты «Волонтеры будущего», «Спасти другого», «Свет Руппура», «Звучи!»). В общей сложности за последние 20 лет мы сняли более 50 фильмов социальной тематики. При этом нас всегда волновал вопрос, а как они влияют на людей, что меняется в зрителях после просмотра фильма.

— Почему ты задался этим вопросом?

— Он возник не просто так. После фильмов ко мне часто подходили люди, благодарили за то, что мы их сняли, интересовались, где они еще могут посмотреть фильм, говорили, что фильм их «просто потряс» (цитата), они хотели бы сделать что-то хорошее и спрашивали, что это может быть.

Последний вопрос, на мой взгляд, был самым главным при реализации таких проектов, так как позволял решать задачу как обеспечить работу фильма в качестве «длинной» социальной рекламы. В конце социальной рекламы всегда идет конверсия аудитории: сделай донат, не мусори, помоги ближнему — так работает этот инструмент. Но если ты не среагировал на нее в моменте, то жизнь тебя понесла дальше и на этом все закончилось.

— Социальное кино работает более глубоко?

— Да, это эмоциональное переживание, которое остается со зрителями навсегда, как после прочтения хорошей книжки. В такой ситуации желание конверсии проникает глубоко в сознание человека, так как он прожил за просмотром этого материала полтора часа экранного времени в случае с полнометражным фильмом, или несколько часов (в случае с сериалом), он проникся частичкой жизни героя и вдохновлен его историей, чтобы трансформировать и свою жизнь. Такой вид кинематографа по-английски называется impact filmmaking, то есть кино, которое обладает влиянием на аудиторию, обладает импактом.

— Ты являешься основателем клуба «Хедлайнеры Импакт Медиа». Решение о реализации этого проекта возникло на этой волне?

— Частично. К тому моменту я познакомился с Марией Залуниной, с Мишей Полеем. Мы посмотрели друг на друга, поняли, что хотим создать сообщество продюсеров, разделяющих идею импакт-кино, которое создается не ради денег и славы, а ради влияния на людей, ради того, чтобы общество развивалось, чтобы люди становились лучше, чтобы благодаря кино зрители могли разобраться в неоднозначной теме и осознанно сделать какой-то хороший, важный и полезный шаг. Так появился наш клуб.

Для того чтобы развивать эту сферу мы сейчас потихоньку запускаем еще одну структуру: Фонд развития национального контента. Планируется, что этот Фонд на экспертом уровне через консалтинг, образовательные программы, партнерское взаимодействие, будет двигать на нашем кино- и медиарынке идею социально преобразующего кинематографа.

Международные практики влияющего контента

— Ты изучал международный опыт импакт-медиа. Чем отличаются практики влияния в Америке, Европе, Азии. Может есть какие-то лучшие мировые практики, которые можно применять в России? И что, наоборот, Россия может предложить международному сообществу?

— Русский человек талантлив не только в первозданных идеях, но и в докручивании различных идей, которые родились не у нас в стране. Это проявляется и в архитектуре, и в музыке и т.д. Да, за рубежом есть Бах, Моцарт, Бетховен, но у нас — Чайковский, Рахманинов и Стравинский. В основе их творчества лежит классическая музыкальная традиция, созданная европейским мышлением, но то, как ее переработали русские, ни с чем не сравнится. В архитектуре то же самое. Итальянские архитекторы Ренессанса создавали великие палаццо в Италии, но собор Василия Блаженного и русская дворцовая архитектура — уникальны.

В импакт-медиа мы вдохновлялись зарубежным опытом. Лучше всего эта сфера развита у американцев, которых можно считать родоначальниками этого подхода. Но в какой-то степени наша индустрия сейчас уже влияет на мировой контент, так как ушла дальше и наши разработки круче, чем у американцев.

— С чем это связано?

— Если в целом посмотреть на поляну нашего российского контента, то можно увидеть, что за последние несколько лет в России появилось огромное количество проектов, созданных с помощью Института развития Интернета, АНО «Национальные приоритеты», Президентского Фонда Культурных Инициатив. То есть государство поспособствовало созданию влияющего контента.

Если говорить про международные институции, то здесь, на мой взгляд, надо отметить Южно-Калифорнийский университет, где создан Институт медиа и кинематографии аудиовизуальных искусств, который на профессиональном уровне занимается разработкой образовательных программ в сфере импакт-контента. Кроме того, есть известный международный общественный деятель Джеффри Сколл и его Skoll Foundation, который является одним из ведущих мировых экспертов в импакт-медиа.

Однако, мы в России в этом плане не сильно отстаем от мировых лидеров. На базе Высшей Школы Экономики вместе с Национальной Медиа Группой и руководителем КСО НМГ Марией Залуниной мы запустили образовательный авторский курс по импакт-продюсированию. И к 2024 году у нас уже три выпуска студентов, которые обладают навыками импакт-продюсера. Это более 100 человек молодых талантливых медийщиков, в ДНК которых вшита социальная ответственность медиа и реальные инструменты создания импакт-проектов.

На мой взгляд, импакт-продюсирование — это новая профессия 21 века, которая существует на стыке компетенций. С одной стороны, это творческие люди, а с другой, люди, понимающие технологии и социальные практики, законы социального проектирования. Мы обучаем этим навыкам в медиа.

Обществу необходима гармонизация

— Насколько я знаю, ты сейчас принимаешь участие в мультиформатном проекте по продвижению в России платформы «Доброго кино». Как ты в принципе относишься к этой категории фильмов и почему они сегодня важны? Этот формат является нашим российским изобретением?

— Мы сейчас находимся в точке, когда о роли контента задумываются несколько разных групп влияния. Аудитория людей, которые занимаются производством медиа и кино в нашей стране, очень разнородна. Думаю, что в этой системе координат есть несколько лагерей: лагерь тех, кто формирует политику на уровне государства, законодательства, формирует условия грантовых конкурсов — это руководство страны, правительство, институты развития, у которых есть на это мандат. Второй лагерь — это медиаиндустрия в коммерческом ее понимании, где любой контент представляет собой, прежде всего, рекламный инструментарий и всех волнует вопрос: сколько людей его посмотрят, сколько рекламы он привлечет, сколько принесет денег или какую кассу соберет. То есть это бизнес. Третья группа людей – это независимые творцы, не очень-то вписанные в индустрию по разным причинам. При этом этих людей огромное количество.

В этом круговороте контента и людей, его заказывающих и создающих, мы должны понимать главную закономерность: какой контент мы употребляем такими в итоге и становимся. При этом интересно, что в третьем лагере (тех, кто не очень вписан в коммерческую индустрию) сконцентрирована очень мощная созидательная сила. И в первую очередь я здесь говорю о православном сегменте создателей контента, который очень по-человечески хочет, чтобы медиа-контент оказывал позитивное влияние на общество. Здесь они совпадают с государством, которое хочет примерно того же самого. Однако реальными держателями рычагов управления и производителями контента на уровне индустрии в нашей стране на 90% является коммерческая тусовка. Понимаете, что происходит? Государство хочет, чтобы контент был позитивно влияющим, ценностно ориентированным, социально преобразующим. Ответственная часть индустрии кино и медиа хочет того же. Исследования показывают, что и зритель хочет того же, признавая воспитательную функцию кинематографа и устав от бесконечной развлекательной «жвачки». Но между государством и интересами зрителей находятся те, кто ставят перед собой прежде всего коммерческие задачи. Здесь, наверное, самое время обратиться к словам из Евангелия о том, что невозможность служить двум господам: Богу и Мамоне. То есть возникает вопрос: чему мы служим? Ради чего мы работаем? Я сейчас говорю о дисбалансе контентного предложения, который сложился в нашей стране. Этот дисбаланс нужно исправлять, но делать это нужно мягко и умно, внедряя в развлекательный контент социально преобразующие механики. Именно для этого и создан Фонд развития национального контента, который должен стать площадкой для диалога и на уровне конкретных образовательных, инкубационных, акселерационных программ, исследований, аналитики больших данных, искусственного интеллекта, попробовать развернуть этот тренд в то русло, которое необходимо для гармоничного развития нашей страны.

— Когда ты планируешь запустить работу фонда?

— Мы надеемся, что 2025-й год станет годом его становления. Сегодня это независимая инициатива группы людей, за которыми не стоят большие холдинги, корпорации, у которых нет административного веса, но здесь очень сильна сама идея. Мы хотим возникнуть как субъект коммуникации для государства, бизнеса и зрительской аудитории, чтобы, объединившись, двигать контент и сместить баланс контентного предложения из развлекательного в более духовно-просветительский. В этом смысле проект «Доброе кино» мы видим, как одну из точек приложения наших усилий. Сегодня «Доброе Кино» — это бренд, который 20 лет активно развивал кинофестиваль «Лучезарный ангел». Нужно отдать должное невероятной энергии и любви к своему делу тех людей, которые так долго двигали и продолжают двигать «Доброе Кино». Это духовно-экспертный совет, который оценивал качество фильмов, руководство Фонда социально-культурных инициатив, замечательные батюшки, которые возглавляли эти процессы в лице протоиерея Владимира Волгина и батюшки игумена Киприана (Ященко). Для меня как человека, недавно познакомившегося с этой деятельностью, огромная честь влиться в эту работу и послужить общему благу, чтобы те цели, которые ставятся проектами, в том числе с моей экспертизой, экспертизой моих коллег, можно было достичь более эффективно.

Добрый контент — вызов для индустрии

— Ты уже поднял тему баланса. На твой взгляд, можно ли сказать, что движение к балансу можно назвать одним из трендов в области социально преобразующего контента? Можешь в целом назвать тренды, с которыми мы сегодня живем, отражающие текущую российскую повестку?

— Я думаю, что есть несколько трендов, которые носят очень глобальный характер. Но каждый из них лишь подчеркивает актуальность тех подходов, которые мы сейчас озвучиваем.

• Первый тренд — это технологический прогресс и развитие искусственного интеллекта. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что 21 век будет веком стремительнейшего развития технологий во всех сферах. Перед человечеством сегодня остро стоит вопрос сохранения Божественной природы с учетом этой невероятно стремительной технологизации. Очень не хочется, чтобы человек становился приложением к искусственному интеллекту. Этот вопрос сейчас волнует все выдающиеся умы человечества: где та граница, перейдя которую, мы пройдем точку невозврата и окончательно станем обществом трансгуманизма?
• Второй тренд — геополитическое переустройство мира. У России здесь есть чем поделиться с мировым сообществом, так как мы живем в принципиально другой парадигме, чем то, что предлагает Западный мир. Они продвигают логику где-то мягкой, а где-то жесткой силы, а Россия экспортирует и несет в мир истинные гуманистические ценности с ее цивилизационным подходом, где для каждой цивилизации есть место и право голоса. Это та полифония, та самая гармония мировых голосов, о которой говорил наш президент в послании Федеральному Собранию.
• Третий тренд — чем дальше мы движемся вперёд, тем больше мы видим, что человечество утопает в войнах, в неустроенности, в вооружённых конфликтах. Что может в такой ситуации смягчать души людей, кроме доброго контента?

Каждый из этих трендов — это вызов производителям контента, которые должны для себя решить готовы ли они соответствовать большому движению человечества, готовы почувствовать персональную личную ответственность за то, какой контент и с какими смыслами мы создаем? Это ответственность перед нынешними и грядущими поколениями. Я говорю не только о том, какую планету мы оставим нашим детям, внукам и т.д. в плане экологии, но и с точки зрения противостояния добра и зла, понимания того, где проходит эта линия, как она сдвигается. Все это будет зависеть от того, какой контент мы предложим обществу.

— А у людей есть желание принимать добрый контент?

— Последние исследования показывают, что люди наелись грязи, пустоты и разлекаловки. Они не хотят больше потреблять в таких объемах ни вредную еду, ни пустой контент. Можно очень хорошо прочертить параллели с едой. Мы говорим детям, что всю свою жизнь питаться чипсами невозможно. В какой-то момент мы должны есть полезный салат, чтобы позаботиться о себе. Почему же мы в контенте не видим такой опасности?

На мой взгляд, если мы сейчас не изменим структуру потребления контента, то у нас возникнет очень много самых разных проблем с духовной и душевной жизнью. Поэтому логично проповедовать и пропагандировать более здоровую пищу для нашей души в виде доброго контента, который бы был нам полезен, который в долгосрочной перспективе мог бы помочь нам создать возможность какой-то нормальной, здоровой жизни для будущих поколений. Мне кажется, что это настолько понятно, что даже поспорить с этим утверждением невозможно.

— Правильно ли я понимаю, что формулировка «доброе кино» с акцентом на духовно-нравственную составляющую, не просто про impact relations, не просто про влияние через изменения, а духовно-нравственный код, который в него интегрирован. На МКФ мы слышали разные дискуссии о том, с каким продуктом Россия может выйти на мировую арену. Возможно, уникальным русским кодом кинематографа может как раз стать доброе кино, основанное на духовно-нравственной составляющей?

— Думаю, что ты абсолютно права, но нам как людям, которые верят в эти идеи, важно, чтобы слово было истолковано верно. Сейчас большая мировая киноиндустрия не способна воспринять чистые душевные позывы, она их будет стремиться маргинализировать. Она будет стремиться создать стеклянный колпачок для них и говорить: «здесь живут добрые бактерии, ну и Бог с ними. Пускай они будут под этим стеклянным колпачком, а мы будем дальше делать то, что привыкли, и не надо на нас, пожалуйста, влиять. Не надо пытаться заниматься миссионерством в кинематографе». Это противопоставление преодолеть пока невозможно.

Чтобы это не происходило, очень важно правильные смыслы, которые мы понимаем, доносить медиаиндустрии на ее индустриальном языке. Для массовой зрительской аудитории мы можем апеллировать к термину «доброе кино», потому что у нее есть на это запрос. А для профессиональной аудитории мы должны говорить о социально преобразующем и социально значимом контенте. Для них это более понятный нарратив. Кроме того, мы должны внедрить такие механизмы эффективности этого контента, чтобы государство, как основной законодатель, внедрило систему критериев оценки контента. Точно так же, как государство смотрит на сборы и призы фильмов производство которых финансирует.

— Есть ли у тебя понимание, как выстроить систему критериев качественной оценки влияния контента на аудиторию?

— Это социологическая и социокультурная задача, которую мы также решаем на базе Фонда развития национального контента. Мы предлагаем конкретные методологии, разработанные нашими экспертами, которые позволяют создать систему оценки эффективности киноконтента в соответствии с целями национального развития. Это новация, так как ранее таких подходов не было. Если ее правильно двигать на рынке кино и медиа через механизмы круглых столов, обсуждений, нетворкинга, имплементации в конкретные проекты, то она в итоге возобладает.

Сейчас мы работаем над тем, чтобы система оценки контента, созданного при поддержке государства, формировалась на основе трех критериев: аудиторная эффективность, художественная ценность и социальное воздействие. В каждом из этих критериев есть группа показателей, которыми это можно измерять. И если такой подход в итоге будет внедрен, от этого выиграет все российское общество.

Возможно, в перспективе мы сможем эти научные подходы экспортировать и на мировую арену.

Система институций контента не сбалансирована

— Как наблюдатель я вспоминаю, что американский кинематограф в 60-х годах прошлого века был нацелен на решение двух задач: продвижение концепции одноэтажной Америки, кредит, счастливая семья и влияние через кинематограф на социально-демографические настройки населения.

«Американская мечта» — приезжай в Америку, где всё возможно. Это были фильмы про фондовые рынки, про Силиконовую долину, про Нью-Йорк.

Продажа капиталистической американской мечты на международное пространство, по факту, служило цели привлечения капитала и, соответственно, людей, которые обладают интеллектуальным капиталом, на территорию США. Это было реализовано через американский кинематограф и его продвижение на международной арене. Сейчас мы идем тем же путем, но через продвижение духовно-нравственного кода. Сейчас много говорят о том, что текущая ситуация в мире связана не только с геополитической, но и с ценностной трансформацией. Заявка России о новом ценностном коде, появление 809-го Указа Президента как раз находится в контексте некого продвижения обозначенных Президентом ценностей через кинематограф, в том числе на международный арену.

—Знаешь, я абсолютно с тобой согласен. Думаю, что этот путь займет не 10 – 20 лет, у него нет конечной точки. Что касается смыслов, то думаю, что в России есть определенный, достаточно уникальный культурный код, который в то же время универсален. Наша тысячелетняя история говорит о том, что мы самая многонациональная страна, страна истинного, а не декларативного мультикультурализма. В нашей стране существуют и мирно живут все традиционные мировые религии, сотни разных народов и этнических групп. В этом смысле мы, как страна-цивилизация, являемся образцом для подражания для будущего мироустройства. Мы своей историей доказали свою многоукладность, взаимоуважение между всеми группами, и можем этот опыт предложить миру. Ему нужен подход, где каждый голос слышен и каждый голос значим. Второй тезис. На сегодняшний день в России уже сформирована система институций, которые поддерживают производство контента, в том числе на уровне государства. Но у нас нет ни одной институции, которая ставила бы во главу угла влияние кинематографа на аудиторию. У нас есть Фонд кино, который заточен в первую очередь на коммерческие эффекты, показатели и сборы. Это фильмы-миллиардники, мейджоры, все российские гигантские релизы, которые расписаны на тысячи кинотеатров. У нас есть Министерство культуры, которое фокусируются на фильмах-дебютах, на новом творческом языке, на эксперименте, то есть это история про культуру в чистом виде. У нас есть Президентский Фонд Культурных Инициатив, который ориентирован на социокультурные проекты, находящиеся на стыке культуры и социалки. Но в основном эта структура мыслит мероприятиями и оффлайновыми событиями, фестивалями, смотрами, презентациями и так далее. У нас есть коммерческие структуры, например Фонд развития современного кинематографа Кинопрайм Романа Абрамовича, который фокусируется на фильмах-дебютах и арт-мейнстриме. Есть Институт развития Интернета, который выделяет ежегодно 10-14 миллиардов рублей на производство интернет-контента. Но в России нет институции, которая бы системно финансировала или софинансировала фильмы духовно-нравственной тематики. То есть духовно-нравственный посыл кинематографа вплетается в другие кинопроекты, но нигде не является смыслообразующим и доминирующим. На мой взгляд, и этой точки зрения придерживается огромное количество других экспертов, в этом и есть ключевой дисбаланс системы. Она недостроена, в ней есть что улучшить в интересах российского общества.

Никита Тихонов-Рау, российский режиссер и продюсер кино и телевидения, автор документальных и игровых фильмов и сериалов, организатор социокультурных проектов, генеральный директор АНО «Фонд Развития Национального Контента», генеральный директор группы компаний «Третий Сектор», сооснователь клуба социально преобразующего контента «Хедлайнеры Медиа», член Гильдии Неигрового Кино и ТВ, старший преподаватель Лаборатории импакт-контента Института Медиа Факультета Креативных Индустрий НИУ Высшей Школы Экономики.

Фото предоставлено АНО «Лаборатория Социальных Коммуникаций «Третий Сектор».